Холланд сказала, мол, Николз упоминала, что они еще иногда встречались как муж и жена, но сама она никогда этого не видела. Кит считала, что это вполне возможно: Уильям Николз, видимо, любил покойную супругу и не похоже, что что-то скрывал.

К ее удивлению, мужчина добавил:

– Это целиком моя вина. Не следовало мне лезть куда не надо. Но бедняжка Полли была так измотана после родов, а мужчине ведь нужно внимание. Надо было быть терпеливым, конечно же.

Кит подумала: что же это происходит с мужчинами Уайтчепла, что они все вдруг начали стремиться стать лучше? Мир мог и не выдержать этой эпидемии.

– Несомненно, – сказала она. – Она знала Энни Чэпмен?

Уильям глубокомысленно кивнул.

– Они все друг друга знают, верно? Женщины… – сказал он, будто пол человека определял его принадлежность к племени и автоматически дарил знание обо всех его членах. Впрочем, он тут же уточнил: – Проститутки. Они все друг друга знают. Если они не дерутся за территорию и клиентов, то пьют где-нибудь вместе. Если не обвиняют друг друга в краже своей лучшей юбки, то рассказывают друг другу о мерзавцах, которые не платят денег или делают девушкам больно вместо того, чтобы по-нормальному заниматься тем, за что заплатили.

– Они были подругами? – спросила Кит. – Имеется в виду, они близко общались?

Уильям пожал плечами.

– Достаточно, чтобы пить вместе в «Десяти колоколах», полагаю. – Его глаза блеснули. – Эй, а почему вы спрашиваете? Нашли ублюдка, который порезал мою Полли?

Кит покачала головой, и интерес в его глазах тут же угас.

– Нет, мистер Николз. Мне очень жаль… Я просто пытаюсь выяснить связь между Энни и Полли. Возможно, это к чему-нибудь приведет.

– Не могу помочь тебе, парень, ничего больше не могу сказать, прости.

Уильям выглядел таким подавленным, что у Кит возникло искушение перегнуться через стол и похлопать его по плечу, но она знала, что ее жест могут неправильно понять и добром это не кончится. Так что она кивнула, встала из-за стола, пожелала мужчине доброго вечера и пошла через переполненные, задымленные комнаты гостиницы на вечернюю улицу, радуясь, что мундир достаточно плотный и защищает от холода.

Даже звук ее шагов по мостовой казался холодным, проезжавшие мимо повозки несли своих пассажиров в местечко потеплее. Уже зажглись фонари, тусклыми желтыми огоньками указывая путь сквозь сгущающийся туман – конечно, боковые улочки и дворы были лишены электрического освещения, ведь темноте нужно где-то ютиться. Кит отошла от двери бара и уже прошла немного по ярко освещенной Коммершал-стрит, когда в одной из боковых улиц услышала стук и хруст, будто кто-то уронил что-то и наступил на что-то еще.

– Из тебя вышел милый мальчик, – послышался голос из темноты.

В голосе были слышны сразу два акцента, и, хотя он был женским, по коже Кит пробежали мурашки. Она прищурилась, вглядываясь в темноту и пытаясь опознать акцент.

– Но готова спорить, нет у тебя того, что нужно.

Последние слова были сказаны со смешком, и через миг из темноты на свет вышла проститутка, которую Кит видела на пути из морга. Ирландский, подумала Кит, и валлийский акценты придают речи особую напевность, едва уловимый сбой в ритме понижения и повышения голоса, странные придыхания. Женщина подошла ближе, вытянула руку, ухватила Кит за промежность, сжала пальцы на паре скатанных носков и тут же со смешком отпустила. Это движение было таким стремительным, таким неожиданным, что девушка не успела отреагировать, лишь замерла в ужасе, раскрыв рот. Женщина развернулась, посмотрела через плечо и сказала:

– Пройдешься со мной, парень?

Кит сглотнула, не решаясь заговорить, думая лишь о том, чтобы отойти вместе с этой нежелательной спутницей подальше от тех мест, где их могут услышать. Они зашагали прочь в сторону построенной Хоксмуром Церкви Христовой с маленьким кладбищем – островку тьмы в реке света, которую представляла собой Коммершал-стрит. Примерно первые минуты три они шли в тишине. Женщина кивком головы приветствовала других шлюх, ожидающих на улице компании, а те кивали ей в ответ. Кит невольно подумала, что Уильям Николз, похоже, оказался куда более прав, чем сам мог подозревать, когда предполагал, что эти уличные сестры все знакомы друг с другом.

– Как вы узнали? – тихо спросила она, когда они подошли к металлическим прутьям церковной ограды.

– Кое-что я просто знаю. Но ты отлично справляешься с тем, чтобы дурить этих копперов. Они не замечают, хотя и называют себя следователями. Принимают все за чистую монету, не думаешь? – Собеседница тоже говорила тихо, и Кит была ей признательна за уважение к своему секрету – по крайней мере, в данный момент.

– Чего вы хотите? Денег у меня нет, – сказала она, понимая, что сейчас просто не может откупиться от шантажистки.

– Может, я и шлюха, но не воровка, знаешь ли. Я лишь хотела посмотреть на твои манеры. – Женщина пронзительно рассмеялась. Она была старше Кит, лет, пожалуй, двадцати пяти, и весьма хороша собой – впрочем, Кит рассудила, что пройдет совсем немного времени, и трудности такой жизни начнут сказываться на ее внешности. – Другие девушки говорят, что ты очень вежливый молодой человек, что ты не говоришь с ними презрительно, что ты слушаешь. О, не волнуйся, они не знают того, что знаю я, а если бы и знали, не сказали – на улицах лучше, когда ты рядом. Мне не нужны твои деньги, Кит Касвелл, я хочу поговорить с тобой о Полли и Энни.

– Вы знали их?

– Конечно, мы же одного племени, – мелодично ответила женщина.

– Кто вы? – запоздало спросила Кит.

– Мэри Джейн Келли, – ответила женщина и кивком указала на скамью во дворе церкви. – Мэри Жаннетт, если хочешь. Белая Эмма, Рыжая, Черная Мэри, если нужен больший выбор.

– Какую уйму имен вы себе завели, – заметила Кит.

Мэри Джейн смерила ее взглядом.

– А ты? Если бы ты делала то же, что и мы, ты не хотела бы скрыть свою личность, отделить себя от того, чем занимаешься? – Женщина присела на скамью, предварительно протерев ее рукой в перчатке, будто леди. – Ты бы не стала прятаться за псевдонимом, скрывать свое настоящее имя, как делают цыгане? Ты… ты сама скрываешь, кто ты такая, ты должна понять.

Кит об этом раньше не думала, но теперь это имело смысл.

– Я понимаю, да. Простите за грубость. Что вы хотите сообщить мне, мисс Келли? О зарезанных женщинах?

– Их убили не за то, что они шлюхи, Кит Касвелл. Так просто удобнее. Удобнее находить, удобнее выслеживать.

– Тогда зачем? Что у них такого могло быть, что было нужно убийце?

– Вы знаете, что он взял у Энни. Я тоже – о, констебль Райт такой лапочка, когда в подходящем настроении! – Мэри самодовольно хихикнула. – Забрал самую ее суть, верно? У Полли он взял гортань.

Об этом никто не знал, подумала Кит.

– Но зачем ему части тел? Вы же не утверждаете, что их убили, чтобы продать тела? То, что он забрал, едва ли можно продать похитителям трупов или им подобным.

– Боже милостивый, я-то думала, что ты поумнее тех, у кого штука между ног весь мозг вниз тянет! – Келли покачала головой. – Нет, он берет то, что ему нужно, частички своих жертв, за которые может держаться душа. Он взял две, ему нужно пять, как сторон у пентакля.

– Чего? – Кит моргнула.

– Он не может унести тела – не в таком состоянии. Да они для его нужд и не требуются. Ему нужно немного, сувенир, сосуд из плоти, который душа узна́ет, за который будет держаться до тех пор, пока он не отнесет ее туда, куда ему нужно. – Мэри сжала холодные ладони Кит, и та почувствовала жар ее тела сквозь тонкие перчатки. – Он забирает их, потому что они ведьмы. Ему нужна их сила.

Кит не знала даже, с чего начать, и ее разум зацепился за самое очевидное.

– Вы сказали «он». Вы знаете, кто это? Бога ради, не говорите, что знаете и не рассказали!

– Не будь дурой, Кит Касвелл! Если бы я знала, кто это, я бы уже мчалась на Леман-стрит так быстро, что только пыль бы клубилась. – Мэри Джейн покачала головой. – Я не знаю, кто это. Я лишь знаю, что когда умерли Полли и Энни, я почувствовала это, а я бы не почувствовала, если бы их жизни, их сила не была забрана так яростно – с ужасающей жестокостью, вдобавок при помощи чар. Сила пронизывает все вокруг, Кит Касвелл, но тебе этого не понять, не почувствовать – большинство не могут ее почувствовать. Но те из нас, кто могут, знают, когда ее течение меняется, – мы чувствуем, когда она уходит.