– Да, матушка, мне заплатили. Утром я куплю лекарство Луцию и отдам миссис Киттридж деньги, что мы задолжали. Затем я куплю продукты, и перед тем, как уйду на работу, у нас будет замечательный завтрак. Не волнуйся.

Она провела рукой по волосам и лицу Луизы. Возмущение копилось в душе подобно желчи – девушка ненавидела нянчиться с матерью, ведь сама едва перестала быть ребенком.

– Ты сидела тут всю ночь?

– О нет, дорогая. Я хорошо спала.

Кит подумала, что так оно наверняка и было – после дозы настойки опиума, которая была единственным, что помогало ее матери смириться со смертью преподобного Касвелла. Ее пальцы коснулись изувеченного левого уха Луизы – от него осталась лишь верхняя половина. Луиза оттолкнула руку дочери, словно прикосновение напоминало о вещах, о которых она хотела забыть.

– Я пойду посмотрю, как там Луций, матушка, а потом мы позавтракаем. Подать тебе вязание?

Женщина кивнула. Кит осторожно положила спутанный клубок шерсти и холодные металлические спицы ей на колени и ушла, оставив матушку вязать что она там надумала.

Спальня брата Кит располагалась позади на первом этаже. Вся квартира была маленькой, но опрятной, краска на стенах не облупилась, хотя ковры кое-где протерлись. Иногда Кит платила миссис Киттридж, чтобы та помогала убирать в комнатах, и старая женщина была рада помочь. Она также была не против посидеть с Луцием, когда его матери и сестре нужно было уйти. Частенько Кит, приходя домой, заставала мать и квартирную хозяйку в гостиной, где они пили чай и болтали, или в кухне, когда они чистили горох для большого котла жаркого или супа, которого хватило бы на два семейства, – и болтали. Кит всегда было интересно, замечает ли миссис К., что разум Луизы угасает? Возможно, она замечала это и именно поэтому относилась к ней с такой добротой. У миссис К. не было родственников поблизости, и она относилась к Касвеллам как к родным, проводя с ними больше времени, чем с жильцами второго и третьего этажей. Кит была не против, ведь это означало, что кто-то присматривает за семьей, пока ее нет.

«Отдохни», – сказал инспектор Мейкпис, когда она покидала полицейский участок в предрассветной темноте. «Легче сказать, чем сделать», – подумала Кит. Луций еще не проснулся, и она смотрела, как он спит. У него были мамины темные волосы и мамина бледная кожа, а глаза были льдисто-голубого цвета. Впрочем, когда мальчик увидел сестру, его взгляд тут же потеплел.

– Кит!

Он поднялся и, оттолкнувшись худыми руками, сел на кровати – из-за больных ног это далось мальчику с трудом.

Девушка пришла ему на помощь, взбила подушки и помогла опереться на них спиной. Комната, как и весь дом, была узкой, в ней едва хватало места для маленькой кровати, дымохода и стула у изголовья, на котором лежал экземпляр «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда».

– Тебе нужно быть осторожнее. Если мама увидит ее, мы никогда не узнаем, чем все закончилось. – Кит села, положив книгу себе на колени.

Луиза была против того, чтобы сын читал что-то, что не было «поучительным», и уж конечно она не считала таковым «этого шотландца». Она полагала, что его книги побуждают мальчиков убегать из дому в поисках приключений. Луций широко улыбнулся.

– Она не будет на меня злиться, Кит, не волнуйся.

– Нет, но она будет злиться на меня, и из-за того, что я дала тебе эту книгу, я стану самым ужасным человеком в мире, – с напускной укоризной ответила девушка.

– Кит, что ты делала прошлой ночью? Что видела?

Когда Кит воплотила свой план и сменила место работы (мягко говоря), Луций узнал об этом – он замечал все, что происходило в доме, потому что ему нечем было больше заняться. Такой секрет было сложно сохранить от него, тогда как Луиза жила в собственном мирке и не обращала внимания ни на что до тех пор, пока счета оплачивались, она и Луций получали лекарство, а на столе была еда. Он читал книги, писал что-то в дешевых блокнотах, которые покупала ему Кит, снова читал, смотрел на сад сквозь крошечное окошко своей комнаты, играл в вист с миссис К., хотя Луиза и не могла следить за игрой. Но Кит видела, что брат не теряет присутствия духа, что болезнь и паралич не омрачили его душу и что он ждет не дождется рассказа о ее приключениях в облике мужчины.

Кит задумалась, принимал бы он все так легко, если бы отец был еще жив, если бы бо́льшую часть своих тринадцати лет он провел среди других мальчишек, впитывая все их предрассудки и убеждения. Несмотря на все тяготы, связанные с состоянием брата, Кит была рада, что болезнь сделала его таким милым и непредвзятым.

Девушка чуть наклонилась, раздумывая о том, что ему рассказать – и как рассказать, ведь Луций любил хорошие истории. Она начала с вечернего патруля, рассказала о трех драках, которые предотвратила, прежде чем наткнуться на Райта и Уоткинса у тела бедной Энни Чэпмен. Она не стала вдаваться в отвратительные подробности, но рассказала брату достаточно, чтобы на лице его проступило выражение ужаса и восторга одновременно, пусть губы его и шептали в этот момент заупокойную молитву. Когда она наконец закончила и откинулась на стуле, мальчик выглядел так, будто вкусно поел, – хотя Кит и знала, что это не так.

– Ладно, пойду приготовлю завтрак, пока мама не пришла меня искать.

– Кит, пожалуйста, еще пять минут. Прочти мне главу, которую я вчера вечером читал.

– Но ты же уже читал ее – не будет интересно, – поддразнила она брата.

– Пожалуйста, Кит, я хочу и послушать тоже. Ну пожалуйста!

Девушка сдалась и раскрыла книгу.

– «По счастливому стечению обстоятельств две недели спустя доктор Джекил дал один из своих приятных обедов…» [181]

III

В два часа дня Кит, уже вновь переодетая, еле сдерживала зевоту. Кроме того, что Сам то и дело бросал на нее укоризненные взгляды, ей казалось, что таким образом запах проникает в рот, – будто того, что он забирается в нос, было недостаточно. Ей казалось, что у запаха есть вкус, словно это передающаяся по воздуху зараза. Как и следовало ожидать, морг на Олд Монтаг-стрит пропах смертью – этот запах въелся в кирпичи стен, в камни пола. К счастью, температура была милостиво низкой: в разгар лета Кит упала бы в обморок при попытке переступить порог.

На столе перед доктором Багстером Филипсом лежала Чэпмен, Энни, женщина, которую доктор упорно именовал «несчастной», будто ее смерть была какой-то случайностью, которой можно было бы избежать при ином стечении обстоятельств, чем-то, от чего она могла оправиться. Кит старалась не выдавать эмоций – Мейкпис пристально следил за ней, и она пыталась не показывать, о чем думает. Она приобрела такую способность к маскировке благодаря упорному развитию личностных качеств, разума и соответствующего поведения.

Кит стояла, расставив ноги, и балансировала на низких каблуках ботинок с плоской подошвой, лишенных каких-либо пуговок или бантов. Голос доктора Багстера Филипса жужжал в ее голове, комментируя состояние тела, Кит не слушала: следы туберкулеза в легких, поврежденные болезнью ткани мозга, абразия на пальцах, где были кольца (их не нашли), аккуратный разрез на шее, ужасные раны на животе и тот факт, что ее матка исчезла. Доктор уверенно заявил, что это было проделано ножом или чем-то подобным. Очевидно, это сделал мужчина, ведь у женщины не хватило бы силы. Кит подумала, что это неправда: если сперва лишить Темную Энни сознания, ничто не помешало бы женщине вскрыть ее – ну, разве что брезгливость или пристойность.

– Нож Листона, возможно? – спросил Эбберлайн, и Багстер Филипс раздраженно вздохнул.

– Или нож мясника, или нож для обрезания, – пробормотал он, выдыхая и пытаясь успокоиться.

– Кто-то с ученой степенью по анатомии? – спросил Мейкпис, и Кит заметила, как доктор поежился перед тем, как нехотя кивнуть и пробормотать «возможно», – он явно не хотел, чтобы кто-то думал, будто такое мог сделать врач.